Александр Куприн. Лебедь, потерявший сердце

85 лет назад он вернулся из эмиграции вместе с удивительной женщиной, чтобы через год умереть

Текст: Вячеслав Недошивин (кандидат философских наук, ведущий рубрики "Литературный салон Родины") / РГ

Ослепительно белый гроб везли шесть белых лошадей. Весело, словно ничего не случилось, звенели трамваи, гроздьями висли на автобусах ленинградские мальчишки, а табунки машин замирали у перекрестков. Все было символично в тот день - 25 августа 1938 года. Во-первых, хоронили поручика белой армии, блестящего наездника, который на пари мог подняться на лошади на второй этаж ресторана, выпить, не покидая седла, полстакана коньяка и, тем же манером, вернуться на улицу. Во-вторых, последний путь его - от дворца на Неве (там была панихида) до Волкова кладбища - просто не мог миновать Разъезжую улицу у Пяти углов, где он не только закончил свою повесть "Поединок", но стал известным классиком.

А в-третьих, между белыми дрогами и белой колесницей с венками из белых цветов ехали в черной "эмке" две жены его - первая страсть и последняя нежность! - две самые дорогие женщины, с которыми он, представьте, почти в один день познакомился как раз на Разъезжей.

В доме, который и ныне легко найти...

- Кадет Куприн, выйти из строя!.. - стриженый двенадцатилетний подросток (синие погоны, красные петлицы, восемь пуговиц на мундирчике) обреченно делает два шага. Кадет, позволивший себе возмутительно грубый поступок по отношению к дежурному воспитателю, приговаривается к телесному наказанию в десять ударов розгами...

Бедный, бедный Куприн, он знал: его ждет скамейка, покрытая простыней, дядька Балдей, прячущий за спиной розги, и затхлый запах солдатских штанов, когда другой дядька сядет ему на голову, чтобы не вырывался. Запомнит унижение, опишет в автобиографической повести. "Кадет Булавин испытал всё, что чувствует приговоренный к смертной казни. Так же его вели, и он не помышлял о бегстве, так же рассчитывал на чудо и думал, что вот сто человек остались счастливыми... а я один, один буду казнен..."

Рассказчики. Куприн и Довлатов

Он и будет казнен. Казнен детством, предательством, нищетой в Париже, казнен родной страной и всей жизнью своей, которая заставляла его, тонкого и отзывчивого как мембрана, казаться, по выражению одного критика - "ну просто свирепым".

"Моя мать, - писал он. - Она была причиной, что вся моя душа загажена. Скитанья по чужим домам, клянченье, угодливость, подлые уменьшительные слова: кусочек, капелька, чашечка чайку. Мать уверяла, что я не люблю лакомого, потому что знала, от этого хозяйским детям останется больше... И, чтобы рассмешить благодетелей, приставляла к носу свой трепаный кожаный портсигар, перегнув его вдвое, и говорила: "А вот нос моего сыночка..." Я... я проклинаю свою мать..."

Это из рассказа "Река жизни".

Разный Куприн

Первая жена Куприна, Мария Давыдова, прочтя его, расплачется от обиды за его мать, скажет, что та узнает себя, хотя бы по портсигару. Он же упорствовал: "Я обязан написать об этом..." Но когда сам начнет читать рассказ матери, слова эти: "Я проклинаю", опустит. Да это, кстати, и не было правдой: причиной всех его несчастий была тупая, свинцовая, подлая жизнь.

А матери Саша, нежный в душе, с первого гонорара в 9 рублей купит за 8 подарок - козловые ботинки, и лишь рубль потратит на себя и коня - на скачки в манеже...

"Среди равных побеждает тот, кто уверен в своей победе", - любил повторять он. А проигрывает - кто "потеряет сердце". Так и написал: "Потеря сердца... Ее знают акробаты, всадники, борцы и артисты. Эта болезнь постигает свою жертву без предупреждений".

РГАЛИ. Александр Куприн

Сам Куприн "потеряет сердце", кажется, однажды. В тот день он впервые пришел на Разъезжую. Сюда, в редакцию журнала "Мир Божий", его, насквозь провинциального мужичка (автора, правда, уже и "Олеси", и "Молоха"), привел друг Иван Бунин.

Куприн шел набычившись, неоглядчиво, он успел уже поработать репортером, землемером, псаломщиком, кузнецом, столяром, учился на зубного протезиста и учил в училище слепых, разводил "махорку-серебрянку" и даже пытался постричься в монахи. Всё было в его жизни. А людей научился узнавать, представьте, по запаху. Да, "потянет носом, - вспоминала писательница Надежда Тэффи, - и конец - знает, что это за человек... Помню, как-то в обществе показала я ему красивую даму. "Что скажете, правда, хороша?" Он ответил отчетливо и громко: "Дура собачья. У нее от морды редькой пахнет".

Гранатовый браслет Куприна можно увидеть

Юнкера у него пахли мышатиной, девушки арбузами и почками тополиными. Что говорить: с Буниным соревновался - какой запах у костела во время заутрени или, скажем, у арены в цирке? Недаром последний заметит потом: "Сколько в нем было этого звериного! Чего стоило одно обоняние?"

Но неоглядчивый, уверенный, он не знал еще, чем пахнет "потеря" сердца - страсть...

На Разъезжей друзья узнали, что хозяйка журнала Александра Аркадьевна Давыдова больна и примет их ее приемная дочь Муся, двадцатилетняя курсистка-бестужевка, черноглазая, остроумная Мария Карловна. "Муся была подкидыш, - вспоминала Ариадна Тыркова-Вильямс. - Ее младенцем принесли к дверям Давыдовых... Очень хорошенькая... Ее портил смех, недобрый, немолодой. Точно она говорила: "Какие вы все дураки, и до чего вы мне надоели..." Росла среди знаменитостей (Тургенев, Чехов, Гаршин, молодой Горький). И, конечно, Куприн, в диком полосатом костюме и желтом галстуке с синими цветочками, не только смешался, увидев ее, но едва не спрятался за спину друга.

Бунин же балагурил: "Разрешите представить вам жениха. Талантливый беллетрист, недурен собой... Александр Иванович, - обратился к другу, - повернись-ка к свету!.. Ну... Как вам? У вас товар, у нас купец..." - "Нам ничего, - смеясь, подхватила шутку Маша. - Мы что. Как маменька прикажут..."

Но на другой день обоих принимали здесь уже иначе: стол с крахмальными салфетками, хрусталь, дорогие вина. Теперь обедали с хозяйкой. А двум горничным помогала прислуживать хрупкая девушка с лебединой шеей, которую звали Лизой и к которой относились как "к нелюбимой сироте".

Эх, эх, Куприн, уже влюбленный в Машу, не увидел ее и уж, конечно, не знал, что через шесть лет после женитьбы на Маше его второй женой станет как раз она - Лиза Гейнрих, сестра жены Мамина-Сибиряка, отданная Давыдовым на воспитание.

Маша, конечно, была ярче, Лиза скромней, та светски лукава, эта - простодушна. Маша знала, как глядеться доброй, Лиза же была - сама доброта. Это ведь Лиза через 37 лет, в Ленинграде у могилы Куприна, заставленной венками из белых цветов, когда они у насыпанного холмика останутся вдвоем с Машей, выдохнет одну фразу всего: "Маша, из меня вынули жизнь..."

Это будет еще.

Полностью статью можно прочитать здесь.